Грамматика и норма в поэтической речи
    (на материале поэзии Б.Л.Пастернака)

А слава – почвенная тяга.
О, если б я прямей возник!
Но пусть и так, – не как бродяга,
Родным войду в родной язык.
Пастернак


    Поэзия – всегда отступление от обыденной языковой нормы. Но отступление, не вступающее в противоречие с системой языка в целом. Поэтические вольности касаются различных сторон языка – фонетики, акцентовки, словообразования, словоизменения, синтаксиса, семантической и лексической сочетаемости.
    Исследователей поэтического творчества интересуют в первую очередь не собственно эти отступления, а их результат, т. е. эффект, достигнутый ими, их функция в поэтическом произведении, рассматриваемом как единое целое. С этой точки зрения больше изучены отступления в области словоупотребления и словообразования.
    Фонетические и морфологические отступления дают гораздо меньше оснований для непосредственных выводов об их значимости и изучены сравнительно мало. О них иногда упоминается в грамматических исследованиях. Как правило, в таких случаях речь идёт о большей свободе употребления в поэзии устаревших вариантов «для ритмических целей» или «как удобного средства версификации» (см. Булаховский 1954, Граудина 1976). Собственно говоря, в фонетике и морфологии речь и не может идти о явных отступлениях от нормы – в случае таких отступлений поэт попадает уже в область грамматических ошибок, несовместимых с системой языка. Пытаясь выйти за пределы прозаической фонетики, акцентовки или морфологии, поэт поневоле ограничивает себя сравнительно (например, со словоупотреблением) строгими и чёткими рамками. Потому поэтические поиски в этих областях являются, возможно, более трудными. И, несмотря на то, что от них нельзя ждать «непосредственно эстетических откровений» (см. Григорьев 1979, с. 27), они безусловно интересны для поэтики, тем более они интересны потому, что уже со времён Пушкина так называемые поэтические вольности перестали служить техническим целям, превратившись в осознанный стилистический приём (см. Винокур 1941).
    Для грамматистов же такие поэтические игры – неисчерпаемый материал. Только в поэзии грамматист может встретиться с реализацией вообще говоря гипотетической или затруднённой формы, с соседствующими вариантами различных эпох и стилей, с явлениями потенциальными, стоящими на грани нормы и её нарушения.
    И, безусловно, обе стороны (поэтика и грамматика) нуждаются в современном словаре-справочнике «вольностей», составленном по представительной поэтической выборке.
    По такому словарю можно было бы судить и об индивидуальном грамматическом почерке поэта в сравнении с общим фоном, и о стилистической окрашенности различных грамматических форм, и о реализуемости потенциальных явлений. Но, насколько известно, такого словаря по русской поэзии не существует, и рассмотреть в одной статье грамматические особенности различных поэтов пока не представляется возможным.
    Цель данной статьи – дать представление о грамматической широте и своеобразии одного поэта, оставляя при этом в стороне вопрос о собственно поэтических причинах в целях употребления соответствующих форм.
    Выбор поэта – не случаен. Пастернака отличает особое отношение к грамматике, безупречное владение ею. Уже в начале творчества Пастернака обращала на себя внимание непогрешимость его грамматики при кажущемся пренебрежении к ней (см. Тынянов 1924). Кажется неслучайным, что сам Пастернак упоминает именно о грамматике, когда для сравнения нужно привести самое знакомое, самое привычное явление:

            Чего же я трушу? Ведь я, как грамматику,
            Бессонницу знаю. У нас с ней союз.

И не без оснований (через 20 лет) отмечает, что

            Все наклоненья и залоги
            Изжёваны до одного.

    Такое проникновение в грамматику обуславливает невозможность случайных ошибок, неряшливости или безграмотности, вычурности или чрезмерной осторожности.
    Оговоримся здесь, что нам представляются не вполне обоснованным мнение Ю.М.Лотмана о противопоставлении Пастернака Пушкину по отношению к нормам, «обеспечивающим правильность с точки зрения данного естественного языка» (по мнению Ю.М.Лотмана, эти нормы, выход за пределы которых у Пушкина запрещён, у Пастернака реализуются как «система нарушений» – см. Лотман 1969). И у Пушкина встречаются отступления от нормативной грамматики его времени (см. Винокур 1937, Григорьев 1979, с. 70), и пастернаковские нарушения в целом не противоречат языковой норме.
    Пастернак никогда не стремился к вызывающе непривычным формам. Его отступления от принятой нормы никогда не бросаются в глаза. Знаток грамматики, Пастернак всегда стремится к «правильному» заполнению обычно не заполняемых клеток грамматических таблиц, поэтому все его формы абсолютно органичны, и даже самые редкостные из них не бросаются в глаза. Более того, их трудно заметить даже при специальном прочтении.
    В то же время отдельные грамматические явления иногда явно настолько занимали поэта сами по себе, что он подчинял им свой авторский замысел – т. е. соответствующие формы превращались как бы в героев поэтического произведения.
    Но обратимся к фактам. Опишем границы нормы (в особенности в области словоизменения), какими они предстают по поэзии Пастернака. Мы отметим, главным образом, расхождения грамматики Пастернака с каждодневной грамматикой, случаи заполнения незаполняемых или редко заполняемых клеток парадигм, употребление вариантов архаичных, разговорных и просторечных, отношение Пастернака к неустойчивым клеткам, в которых допускается свободное варьирование.


    1. Склонение существительных

    1.1. Употребление 2-го родительного. В конце XIX – начале XX в. возможность употребления варианта родительного падежа существительных мужского рода на -у (-ю) ограничивается в основном партитивным значением для ряда вещественных и отвлечённых существительных и (в этой области) приобретает стилистическую окраску: формы на -у противопоставлены формам на -а как разговорные книжным. Для разговорной речи характерно также употребление форм на -у в составе устойчивых сочетаний (см. Плотникова – Робинсон 1964, Граудина 1968).
    Пастернак употребляет формы на -у очень активно, что, как правило, придаёт соответствующим выражением разговорную окраску: Ещё по кровлям ездил снег. Ещё Весна смеялась, вспенив снегу с солнцем (234)*); Я б разузнал, чем держится без клею Живая повесть на обрывках дней (212); Скромный дом, но рюмка рому (383); Зари не будет, в лавках чаю нет (333); Несись с небес, лишай деревья весу (552).
    Такой же (разговорный эффект) производит и широкое употребление фразеологизмов, в которых форма на -у бывает как единственно возможной: нет сладу (91), до упаду (131), ни слуху, ни духу (443) – так и факультативной*): с налёту (74), с полу (168), из лесу (194), с размаху (333), с перепою (585), нет отбою (202), с наскоку (465), с разгону (437). Лишь один раз в устойчивом сочетании, допускающем различные формы, Пастернак использует форму на -а: Вот тут с разбега он и налетел на Сашку Бальца (322).
    Зато формы на -у используются и в менее употребительных предложных сочетаниях: без провесу (326), без торгу (333), от недосыпу (318), без отзыву (502), без исподу (509), до брезгу (124), до сипу (362).
    Интересно употребление формы на -у вне фразеологических сочетаний для слов, имеющих эту форму во фразеологизмах: Все, бывало, складывают: сказку о лисице, Рыбу пошвырявшей с возу (185); Колхозницы смеются с возу (453) (ср. с обычным употреблением этой формы в выражении что с возу упало, то пропало); По ним плывут, как спички, Сквозь холод ледохода Сады и электрички И не находят броду (89) (ср. искать броду).
    Интересно употребление второго родительного в сочетании с необычным переносом ударения на предлог: А в саду, где из погреба, со льду. Звёзды благоуханно разахались... (128); До снегу гнулся (168).
    Форма на -а употребляется Пастернаком в основном в значениях родительного падежа, вообще не допускающих вариативности форм: снега крутни (337), запах укропа (451).
    В ранних произведениях встречается одновременное использование дублетных форм: От жара струились стручья... – и ниже – От жару грязен и наг (519); Покою нет и ночью... – и ниже – Нет покоя И ночью (531).
    В одном случае (ранняя редакция), по-видимому, существенна перекличка с формой предложного падежа на -у:

            Сейчас, вспоминаю, стоял на мосту
            И видел, что видят немногие с мосту (593).

    В целом о форме родительного падежа на -у можно сказать, что в поэзии Пастернака границы её употребления несколько расширены.

    1.2. Употребление 2-го предложного. При возможности выбора Пастернак последовательно придерживается более разговорных форм на -у: захлебнувшийся в спирту (90), стоят в грунту из гумигута (201), мелькали в свету фонаря (467), на полевом стану (570).
    Явное снижение стиля достигается в следующем случае: Как-то в сумерки Тифлиса Я зимой занёс стопу. Пресловутую теплицу Лихорадило в гриппу (382).
    Встречается профессиональное (или старомодное) употребление 2-го предложного (т. е. переноса ударения на окончание) в раннем варианте: Я не плачу, я травлю и режу. Надо запечатлеть на меди Эту жизнь, этот путь непроезжий, Этот дождь, этот сад впереди (703).
    Явное обыгрывание вариативности форм предложного падежа в крайне насыщенном звуковыми играми стихотворении «Лето»:

            И осень дотоле вопившая выпью,
            Прочистила горло; и поняли мы,
            Что мы на пиру в вековом прототипе –
            На пире Платона во время чумы (355).

    1.3. Именительный множественного на - а (-я). На первые десятилетия 20 века приходится приток форм множественного числа на -а (для существительных мужского рода). В это время многие из таких форм могли употребляться без сниженной стилистической оценки (см. Сумкина 1968). Обилие соответствующих форм в поэзии Пастернака отражает тенденцию того времени: флигеля (327, 653), штемпеля (96), невода (291), вороха (549), но – штабели (417).
    Встречаются и подчеркнуто разговорные формы: волоса (154, 291, 301), промысла (377), боцмана (667).
    Интересны формы, свойственные лишь узким профессиональным значениям соответствующих слов: Тогда-то, сбившись с перспективы, Мрачатся улиц выхода, И бритве ветра тучи гриву Подбрасывает духота (206). И: Вечерние выпуска Газет рвут нарасхват (229).

    1.4. Родительный множественного. Нечёткость правил образования родительного множественного порождает массу вариантов и неопределённостей. У Пастернака можно найти несколько решений «трудных вопросов», например, таёг (339), тахт (346) и несколько необычных решений, например, ремёсл (461), игол (355) (но игл – 169, 231). Форма игол употреблена в уже упоминавшемся стихотворении «Лето», по-видимому, для гармонии с формой иволог (названной «поэтической» в Горбачевич 1973):

            Пронзительных иволог крик и явленье
            Китайкой и углем желтило стволы,
            Но сосны не двигали игол от лени
            И белкам и дятлам сдавали углы (355).

    Ещё несколько необычных форм: Революция, ты чудо, Наконец-то мы вдвоём. Ты виднее мне отсюда, Чем из творческих ярём (682 – журнальный вариант). И: Ты так играла эту роль, Как лепет шлюз – кормой (119).
    А есть и обыгрывание вариантов: Возможно, ль? Те вот ивы – Их гонят с рельс шлагбаумами – и чуть ниже: Нам изменяет память, И гонит с рельсов стрелочник (144).


    2. Формы прилагательных

    В этом разделе представляют интерес отдельные редкие формы сравнительной степени: площе (121), лише (93).
    Очень образны просторечные и старомодные формы: Хотя зарёй чертополох, Стараясь выгнать тень подлиньше, Растягивал с трудом таким же Её часы, как только мог (237); Во всём лесу один ручей. В овраге, полном благозвучья, Твердит то тише, то звончей Про этот небывалый случай (453); В нём точно проснулся дремавший Орфей. И что ж он задумал, другого первей? (289).
    Вообще можно сказать, что Пастернак любит формы сравнительной степени и употребляет их очень часто. Строчки впечатляют не своеобразием форм, а необычной насыщенностью сравнительными прилагательными, причём чаще в более разговорной, редуцированной форме:

            И чем наплыв у проруби громадней,
            И чем его растерянность видней,
            И чем она милей и ненаглядней,
            Тем ближе срок, и это дело дней (310).

    Но, естественно, в этом изобилии играют все возможные варианты форм сравнительной степени: Их здравый смысл был тяжелей увечья, А путь прямей и проще тупика. И ниже: Но в целом мире не было людей Забитее при всей наружной спеси И участи забытей и лютей, Чем в этой цитадели мракобесья (323). Иногда эта игра форм подчеркнута: и чем случайней, тем вернее (65).
    Интересно, что не менее часто Пастернак употребляет совсем уже не характерные для разговорного стиля краткие прилагательные: при этом также типичны характерные скопления:

            Бездонный день – огромен и пунцов.
            Поднос Шелони – чёрен и свинцов (147);
            Ещё спутан и свеж первопуток,
            Ещё чуток и жуток, как весть (245);
            Был чист каток, и шест был шаток.

    И ниже

            Был юн матрос, а ветер – юрок (223).


    3. Глагольные формы

    Пастернак очень смело использует всю разветвлённую глагольную парадигму, используя как редкие изолированные формы, так и нестандартные способы образования форм. Особенно разнообразны формы деепричастий, что неудивительно при их необыкновенном обилии – возникающем, по-видимому, в связи со стремлением избежать придаточных конструкций.

    3.1. Деепричастия.
    3.1.1. Деепричастия настоящего времени. Пастернак свободно образует деепричастия от глаголов, для которых соответствующие формы затруднены: свища (108), плеща (113), блеща (234). Иногда он выходит из трудного положения, употребляя фольклорные формы на -учи (-ючи), которые, однако, вовсе не выглядят нарочитыми: Душистою веткою машучи (122); Это вечер из пыли лепился и, пышучи, Целовал вас (154). Несколько более стилизованно эти формы выглядят, когда в их использовании нет никакой «морфологической необходимости»: Будто это бред с пера, Не владеючи собою, Брызнул окна запирать Саранчою по обоям (139) и: Льды раскричались таючи (588). На фоне таких форм совершенно не бросается в глаза несуществующая форма баюча (136).
    3.1.2. Деепричастия прошедшего времени совершенного вида от основы настоящего времени. Лишь небольшая часть таких деепричастий (от нескольких корней) признается нормативной, например, сочтя, выйдя. Однако в разговорной речи варианты на -а (-я) достаточно распространены (см. Красильникова 1973). Для возвратных форм этот вариант может быть даже более предпочтителен в сравнении с «утяжелённым» аффиксом -вшись. У Пастернака варианты на -а и -в (и на -ась и -вшись) выступают совершенно равноправно: поверя (157) и сверив(182), облапя (159) и облапив (218), пересиля (319) и осилив (422), сложа (299), сложась (194) и сложившись (349), запустя (161) и спустившись (312), схватясь (291) и охватив (239). Для каждого типа образования можно привести ещё несколько десятков примеров, причем между различными вариантами незаметно смысловой разницы, на которую указывается в Якобсон 1957.
    Из более необычных представлены формы от глаголов на -нуть, вообще не имеющих деепричастий настоящего времени на -я (единственное исключение – форма кляня): рты колоколов разиня (299), И день вставал, оплеснясь, В помойной жаркой яме (186).
    3.1.3. Деепричастия прошедшего времени от глаголов несовершенного вида. Образование таких деепричастий затруднений не вызывает, но они совершенно неупотребительны. Пастернак же употребляет их довольно свободно: Я помню, как плакала мать, играв их (98); Чтоб бежал с землёй знакомств, Видев издали, с пути Гарь на солнце под замком, Гниль на вёснах взаперти (140); Это круглое лето, горев в ярлыках По прудам (154); И день сгорал, давно остановив Часы и кровь, в мучительно великом Просторе долго, без конца горев На остриях скворешниц и дерев (196); Рвётся с петель дверь, целовав Лёд её локтей (155); Кто весь край предугадал, Встарь пугавши финна ими (221).
    Иногда эти формы выступают как однородные (вместе с) деепричастиям совершенного вида: Прощальных слёз не осуша И плакав вечер целый (379); По стройкам таскавшись с толпою тряпичниц И клад этот где-то на свалках сыскав (191).
    Интересно, что такие деепричастия Пастернак образует даже от приставочных глаголов несовершенного вида: Облака над заплаканным флоксом, Обволакивав даль, перетрафили (196); Где стали предсказаньем шкапа, Годами в форточку вползав, Гнилой декабрь и жуткий запад (216).
    Один раз Пастернак образует такое деепричастие, не боясь омонимии с «нормальной» формой (образованной от того же глагола – но со значением совершенного вида): Но, исходив из ваших первых книг, Где крепли прозы пристальной крупицы, Он и во всех, как искры проводник, Событья былью заставляет биться (200).
    Особое пристрастие к деепричастиям на -в от глаголов несовершенного вида проявилось в стихотворении «Образец», где в пределах одного четверостишия сосредоточены три столь редкие формы:

            С тех рук впивавши ландыши,
                  На те глаза дышав,
            Из ночи в ночь валандавшись,
                  Гормя горит душа (121).

        Как можно убедиться из вышеописанных примеров, Пастернак максимально использует возможности системы образования форм деепричастий, применяя имеющиеся способы образования форм даже к тем глаголам, от которых деепричастия вообще или по данному способу не образуются. Мир деепричастий у Пастернака обогащается крайне. К описанным уже явлениям нужно добавить, что Пастернак широко пользуется возможностью вариативного образования форм на -в(-вши: схлынувши (105) и схлынув (123), вышедши (154) и вышед (516), а также для разных основ: поборовши (333), откупоривши (189), раздувши (320), открывши (308), завидевши (102) и испортив (313), потратив (340), выпятив (319), свесив (310), измучив (90) и т. д.
    Нередко Пастернак пользуется и заменой конечного -сь на -ся: задохшимся (154), двояся (193), собравшися (326), откупяся (369), впившися (524). Об образовании деепричастий от глаголов на -нут будет сказано ниже, в разделе, специально посвященном этим глаголам.
    Как уже говорилось, это разнообразие форм связано с обильным употреблении деепричастий вообще, причём в пределах отдельных четверостиший они употребляются особенно массированно:

           Чтоб причёску ослабив, и чайный и шалый,
           Зачажённый бутон заколов за кушак,
           Провальсировать к славе, шутя, полушалок
           Закусивши, как муку, и еле дыша (130).

    3.2. Причастия.
    3.2.1. Страдательные причастия настоящего времени. Как известно, лишь небольшая часть таких причастий достаточна употребительна (типа читаемый). Остальные причастия (на -имый) образуются с затруднением, употребляются редко и имеют возвышенно-архаический оттенок. Еще дальше отстоят от обыденного языка (но употребляется иногда в языке поэтическом) краткие страдательные причастия настоящего времени. В поэзии Пастернака нашлось место и для полных, и для кратких: Казалось, не люблю, – молюсь И не целую, – мимо Не век, не час плывёт моллюск, Свеченьем счастья тмимый (152); В шалящую полночью площадь, В сплошавшую белую бездну Незримому ими – «Извозчик!» Низринуть с подъезда (84). Причём кратких форм не меньше, чем полных: Днём он таим поцелуем пропоиц (498); Как тихий Киев за окном, Который в зной лучей обёрнут, Который спит, не опочив, И сном борим, но не поборот (366) – в последнем примере эта редкая форма образована от не менее редкого и устарелого глагола.
    Отметим также менее экзотические, но достаточно редкие краткие формы в причастных оборотах: Напутствуем вином в стаканах, Игрой печальною стекла, Я рос... (68); Снова, приветствуем экипажем. На броненосцы всходил и глох (291), Когда, ширью грудного излишка Нагнетаем, плывёт небосклон? (498).
    3.2.2. Страдательные причастия прошедшего времени. Не менее редкими являются страдательные причастия прошедшего времени, образованные от глаголов несовершенного вида, также встречающиеся у Пастернака: Лепит никем не лепленный бюст (123), Где с железа ночь согнал Каплей копленный сигнал (141).
    Средоточие кратких форм подобных причастий находим в стихотворении «До всего этого была зима» (речь идёт о снеге): Сколько раз он рыт и бит. Сколько им Сыпан зимами с копыт Кокаин! (118).

    3.3. Формы повелительного наклонения. Пастернак использует несколько ненормативных (по типу своему разговорных) редуцированных форм повелительного наклонения: Расколышь же душу! Всю сегодня выпень (131); Дыши в грядущее, теребь И жги его (519); Так ночи летние, ничком Упав в овсы с мольбой: исполнься (179).

    3.4. Формы инфинитива. Пастернак широко пользуется достаточно традиционным для поэзии усечением инфинитивов на -сти, -зти. Помимо часто встречающегося (с различными приписками) глагола цвесть (376, 196, 358), встречаются блюсть (543), месть (111), бресть (153), вывезть (328), трясть (186) и вытрясть (360), сгресть (153), унесть (98), пронесть (100), снесть (212) и разнесть (444), свесть (147) и перевесть (167). При этом встречаются (реже) полные формы: цвести (548), брести (134), снести (130).

    3.5. Формы глаголов на -нуть. Для глаголов типа гаснуть характерна в ряде форм вариативность: употребление с суф. -ну и без него. Рассмотрим, как эти формы распределены в поэзии Пастернака.
    Прежде всего характерно, что Пастернак употребляет много бесприставочных глаголов этого типа, что, вообще говоря, необычно – такие глаголы редки. Причем большую часть этих глаголов Пастернак употребляет в прошедшем времени без суффикса -ну: вис (70), пух (82), гас (107), пах (148), мяк (182), глох (291), ник (224), мерк (239), кис (318). Лишь один из этих глаголов употреблен также в другом варианте – с суф. -ну – пахнул (151).
    С другой стороны в одном случае суф. -ну сохранён в форме женского рода, в то время как его наличие допустимо только в формах мужского рода. Однако в данном примере форма поддерживается повтором суф. -ну в форме настоящего времени: И стынула кровь, Но, казалось, не стынут Пруды (195).
    В приставочных глаголах этого типа бессуффиксная форма почти полностью вытеснила суффиксальную, однако Пастернак использует обе возможности: смолк (67), стих (70), увяз (293) и смолкнул (152), умолкнул (373).
    Среди форм причастий преобладают бессуффиксные (соответствующие общей тенденции) формы: стихших (70), размокшей (70), намокшей (135), иззябшей (112), угасшая (323), иссякших (358), промёрзшие (704), пахшей (653), но в то же время в «Венеции», насыщенной разными бессуффиксными формами – вис, стих, стихших, размокшей (70) – для разнообразия введено суффиксальное причастие: Всё было тихо, и, однако, Во сне я слышал крик, и он Подобьем смолкнувшего знака Ещё тревожил небосклон (70). Ещё одно причастие с -ну встречается в траурном «Ещё не умолкнул упрёк»:... озябнувшие москвичи Шли полем (375).
    Для деепричастий Пастернак последовательно выбирает сравнительно устаревшие, имеющие разговорный оттенок формы без -ну: продрогши (99), повисши (209), задохшися (154), достигши (227), притихши (296), привыкши (304), размокши (340). И лишь один раз употреблена нейтральная форма с -ну: Зиял, иссякнув, страшный кладезь Тоски отверстой (112).


    Таким образом, можно заметить, что Пастернак пользуется почти всякой неопределённостью в области формообразования для поисков неброской необычности. Он точно находит «ничейную» территорию, лежащую на границе нормы и ошибки, и вводит в поэзию формы, которые нельзя не принять, хотя и нельзя назвать принятыми. И в этом, в частности, стихи Пастернака в точности соответствует его же определению: «Искусство – дерзость глазомера».
    Разумеется, это разнообразие форм не является вынужденной мерой – можно, по-видимому, считать уже не требующим доказательства тот факт, что выбор того или иного варианта у большого поэта не диктуется требованиями рифмы или метра (см. Григорьев 1965).
    В поэзии Пастернака немало ярких примеров, подтверждающих этот факт. Так, при выборе формы родительного падежа Пастернак руководствуется лишь своим ощущением нужной формы, вовсе не заботясь о точной рифме (которая была бы легко соблюдена при подстановке другой формы): Косьба разохотила Блока, Схватил косовище барчук. Ежа чуть не ранил с наскоку, Косой полоснул двух гадюк (465). Аналогичным образом рифмуются весу – бельмеса (552), ледохода – броду (89) и др.
    Поиски Пастернака лежат не только в области морфологии. Не менее характерны для Пастернака (впрочем, не только для него) эксперименты, связанные с сокращением количества слогов за счёт:
    1) редукции безударного гласного – папортником (177);
    2) йотирования и перед гласной – шевьот (192), орьентаций (281), визьонера (171) и т. п.;
    3) распространения варианта -ье для широкого круга существительных на -ие: евангелья (164), распятьем (367) и т. п. *)
    Не менее эффектно использование разных вариантов флексии творительного падежа -ой(-ою*) (ей(ею) : Мне в сумерки ты всё пансионеркою, всё – школьницей (172); Над белой магиею пены и чёрной магией воды (203).
    Масса вариантов ударений: шелохнется (114, 147), хвои (131), нектар (164), окон и рифмующееся с ним кокон (206) – и многие другие, среди которых и просторечные, и устарелые, и нормативные выступают совершенно равноправно. Особенно активно Пастернак использует возможность переноса ударения на предлог, разумеется, распространяя её на случаи, в обычных условиях этому переносу неподвластные. Благодаря этому получаем чрезвычайно энергичные предложные сочетания: за возом (67), на щеку (146), за дверь (138), на дверь (139) и по двери (86), на лоб (143), на полночь (168), на шесть двадцать пять (404) и многие другие.
    Все неологизмы Пастернака также никогда не отстоят далеко от того, что у всех на слуху. Читатель скорее всего пропустит такое пограничное образование или в крайнем случае усомнится, есть ли такое слово. В сущности, все эти образования и нельзя назвать неологизмами – про каждое из них кажется, что если его нет в словарях, то это – случайность. Так выглядят и прилагательные на -лый: тлелый (144), хлёблый (503) и застольцы (72), шумельк (365). Да Пастернак и в самом деле редко прибегает собственно к образованию новых слов, предпочитая имеющиеся периферийные образования типа мыканцы (189), азиатцы (86), разлог (237), невтерпь (70) и им подобные.
    То же характерно и для синтаксиса. Пастернак почти нигде не нарушает правил построения сложнейших предложений, насыщенных всеми возможными оборотами. И всё-таки синтаксис Пастернака производит впечатление именно непринятой в поэзии сложностью. Достаточно привести в пример стихотворение «Я понял жизни цель и чту», состоящее фактически из одного предложения, занимающего четыре четверостишия.
    Необычным выглядит и употребление отдельных падежей, в особенности творительного, хотя Пастернак ни разу не вышел за пределы возможных падежных значений. Производит впечатление именно реализуемость потенциальных возможностей. И Пастернак усиливает впечатление, сосредоточивая формы одного падежа с различными значениями: Забором крался конокрад, Загаром крылся виноград (166) или с одним, но редким значением: Раскатывался балкой гул, Как баней шваркнутая шайка (166). В стихотворении «Венеция» творительный падеж является подлинным героем: он появляется (только у существительных, не говоря уже о согласованных с ними прилагательных) 10 раз (в пяти четверостишиях), причём в половине случаев – в очень редком (но употребляющемсям в поэзии) значении сравнения: Размокшей каменной баранкой В воде Венеция плыла... Подобьем смолкнувшего знака ещё тревожил небосклон, Он вис трезубцем скорпиона..., теперь он стих и чёрной вилкой Торчал по черенок во мгле..., Венеция венецианкой Бросалась с набережной вплавь (70).
    Все эти факты, как кажется, дают основание для опровержения довольно устойчивого взгляда, состоящего в том, что поэтические вольности должны состоять в подчёркнутом нарушении нормы. Так, Мукаржовский пишет, что «чем слабее ощущается норма языка, тем меньше возможностей для её нарушения и тем меньше оказывается возможностей для поэтического творчества» (Мукаржовский 1932). Требование чёткого противопоставления нарушения норме часто выдвигают, ссылаясь на известную цитату из Щербы о необходимости воспитания чувства нормы ради способности чувствовать «всю прелесть обоснованных отступлений от неё» (Щерба 1969)*). Но чтобы почувствовать всю прелесть самой нормы, совсем не обязательно отступать от неё явно. Во всяком случае, это удалось Пастернаку. Возможно, что такое балансирование в области неустоявшейся нормы, является отличительной стороной именно его творчества. Во всяком случае, не случайно, что на каждом языковом уровне Пастернака привлекают области с наименее устойчивой языковой нормой.


    В скобках указаны страницы по изданию: Пастернак Борис. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. М.-Л., Советский писатель 1965.


    Литература

    Булаховский Л.А. Русский литературный язык первой половины XIX века. М., Учпедгиз, 1954.
    Винокур Г.О. Пушкин и русский язык. 1937. – В кн.: Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., Учпедгиз, 1959.
    Винокур Г.О. Наследство XVIII в. в стихотворном языке Пушкина. 1941. – Там же.
    Горбачевич К.С. (ред.) Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка. Л., Наука, 1973.
    Граудина Л.К. Противопоставленность форм типа песка – песку. – В кн.: Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., Наука, 1968.
    Граудина Л.К., Ицкович В.А., Катлинская Л.П. Грамматическая правильность русской речи. М., Наука, 1976.
    Григорьев В.П. Словарь языка русской советской поэзии. Проспект. М., Наука, 1965.
    Григорьев В.П. Поэтика слова. М., Наука, 1979.
    Зализняк А.А. Грамматический словарь русского языка. М., Русский язык, 1977.
    Катлинская Л.П. Двусложные флексии творительного в условиях поэтической речи. – ИАН ОЛЯ, т. 27, 1968, вып. 5.
    Красильникова Е.В. Морфология. – В кн.: Русская разговорная речь. М., Наука, 1973.
    Лотман Ю.М. Стихотворения раннего Пастернака и некоторые вопросы структурного изучения текста. – Труды по знаковым системам, 4. Тарту, ТГУ, 1969.
    Лыков А.О. Окказионализм и норма. – В кн.: Грамматика и норма. М., Наука, 1977.
    Михайловская Н.Г. К вопросу о категории вариантности (существительные на -ие/-ье в языке Б.Пастернака). – Вопросы культуры речи. 1967, вып. 8.
    Мукаржовский Н.Г. Литературный язык и поэтический язык. – В кн.: Пражский лингвистический кружок. М., Прогресс, 1967 (перевод статьи 1932 г.).
    Плотникова-Робинсон В.А. Изменения в употреблении падежных форм существительных. – В кн.: Очерки по исторической грамматике русского языка. Изменения в словообразовании и формах существительного и прилагательного. М., Наука, 1964.
    Сумкина А.И. Противопоставленность форм типа катеры-катера. – В кн.: Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., Наука, 1968.
    Тынянов Ю.Н. Промежуток. 1924. – В кн.: Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., Наука, 1977.
    Щерба Л.В. Спорные вопросы русской грамматики. – Русский язык в школе, 1939, № 1.
    Якобсон Р.О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол. – В кн.: Принципы типологического анализа языков различного строя. М., Наука, 1972 (перевод статьи 1957 г.).


Статья впервые напечатана в сб. «Проблемы структурной лингвистики 1980». М., Наука, 1982
на главную страницу
к оглавлению сборника «Грамматика, семантика, стилистика»




Сайт управляется системой uCoz